- 1087 книг Детективы, триллеры
- 1621 книга Фантастика, фэнтези
- 167 книг Биографии, мемуары
- 196 книг Классика
- 209 книг Любовный роман
- 40 книг
- 1 книга / Для детей
- 1 книга / Для детей
- 8 книг LitRPG
- 1 книга Автор: Алексей Слаповский
- 1 книга Автор: Алексей Слаповский
- 1 книга Автор: Арди Лийвес
- 1 книга Автор: Арди Лийвес
- 1 книга Автор: Аркадій Стругацькі
- 1 книга Автор: Аркадій Стругацькі
- 1 книга Автор: Борис Кригер
- 1 книга Автор: Борис Кригер
- 1 книга Автор: Стівен Кінг
- 1 книга Автор: Стівен Кінг
- 23 книги Альтернативная история
- 49 книг Аудиоспектакли
- 52 книги Аудиоспектакль
- 32 книги Бизнес
- 32 книги Боевики
- 104 книги Для детей
- 172 книги Для детей, Аудиосказки
- 189 книг История
- 263 книги Любовное фэнтези
- 35 книг Медицина, здоровье
- 3 книги На иностранных языках
- 78 книг Научно-популярное
- 5 книг Обучение
- 115 книг Познавательная литература
- 91 книга Попаданцы
- 39 книг Постапокалипсис
- 27 книг Поэзия
- 190 книг Приключения
- 118 книг Психология, философия
- 77 книг Разное
- 293 книги Ранобэ
- 45 книг Религия
- 1259 книг Роман, проза
- 1 книга Сказки
- 25 книг Сказки
- 589 книг Ужасы, мистика
- 119 книг Эзотерика
- 1 книга Этногенез
- 1 книга Этногенез
- 122 книги Юмор, сатира
Июнь автор Дмитрий Быков читает Кирилл Петров
Время звучания: 13:59:45

Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
Когда в октябре 1940 года Мишу Гвирцмана исключили из института, у него появилось много свободного времени.
Как им распорядиться, Миша не знал. Оставаться дома было немыслимо, вздохи матери доводили его до белой, буйной, несправедливой ярости. Он еле удержал ее от похода к ректору, от заявления с признанием собственной вины, — и она притихла, но не успокоилась, нет. Особенно ужасны были ежечасные предложения что-то съесть, подкладывание вкусненького. Впрочем, вечернее покашливанье отца и нарочито-бодрые разговоры о чем попало, чаще всего о газетных новостях, были ничуть не лучше. Не мог оставаться дома, первое время просто шлялся по городу, благо сентябрь был теплый, почти летний, и ноги сами уводили как можно дальше от Сокольников, чтобы ни-ни-ни, не встретить человека из института. Никто ему не попадался, не звонил, не предлагал повидаться: для одних он был зачумленный, другие чувствовали себя виноватыми. Он допускал, впрочем, что некоторые радовались, но вряд ли многие.
Большая часть времени уходила на то, чтобы закрасить настоящие воспоминания и выдумать новые, врастить их в картину мира. Он полагал себя в академическом отпуске. Сказал же ему Евсевич, вполголоса, еще и подмигнув: ничего, придете через полгода, все забудется, восстановитесь. Если бы еще прошлой весной кто-то посмел ему намекнуть, что он будет утешаться подмигиваньем Евсевича, приспособленца, вечно висевшего на волоске, в страхе изгнания, а все-таки бессмертного! Раз в семестр Евсевич менял свою концепцию истории русской критики, которую преподавал блекло, полушепотом, а когда-то считался эффектнейшим лектором Москвы, и держали его, кажется, лишь затем, чтобы показать результаты перековки. Непонятно только, был это дурной пример или хороший. Вот что будет с тем, кто перековался, — или с тем, кто в душе остался не наш! Евсевич, безусловно, был не наш. Наш не может быть таким. И теперь, когда Евсевич возле деканата наклонился к нему воровато и полушепотом пожалел, Миша Гвирцман был себе вдвойне отвратителен.